Встреча с внуком Федора Плевако.
Рассказ. (Приводится в значительном сокращении)
Утром 12 мая 2016 года я добрался до метро «Алексеевская» и ждал встречи с тем, с кем собирался встретиться давно, но вот только накануне созвонился и договорился. С Александром Сергеевичем Плевако.
Он появился незаметно, невысокий, даже какой-то маленький, но с очень выразительным лицом, которое у меня осталось в памяти еще с поездки в Троицк в 2013 году.
Мы поднялись по ступенькам в кафе и заняли столик в углу. Спрашивал про его отца – сына Федора Никифоровича Плевако – Сергея Федоровича (У знаменитого адвоката было два сына Сергея), который пошел по его стопам.
– Я родился 30 апреля 1930 года. В Москве. Моя мама умерла при родах. Жена Сергея Федоровича Плевако была подругой моей мамы, и она просила, чтобы меня взяли к себе на воспитание. И семья Плевако приняла меня как сына…
– А роль Вашего отца в воспитании?
– Поразительный человек. Воспитанный, скромный. Великолепно эрудированный во всем. Очень меня любил. Я ведь не Плевако по сути.
– По крови – это да.
– Мама моя умерла при родах. И на 24-ый день они меня взяли из больницы.
– Она из рода художника Верещагина, – решил уточнить я то, что знал.
– Да, Василия Верещагина.
– Так вот об отце. О Плевако Сергее Федоровиче. Он был смелый до безумия. А по тем временам, это особенно. Как он мог позволить себе, выступая, говорить об учении Маркса: «Он же неправ, учение неправильное… Фактически надо бы нашей партии следовать учению Генри Джорджа…»
– Там народ вжимался в кресла: Что он, с ума сошел? И его к стенке, и нас «посодют»... «Ведь партия – ведущая и направляющая, а тут оппортунист!». Но он был настолько искренним человеком, сам по себе, это настолько виделось по лицу, по поведению, по всему, что его ни разу по этому поводу даже не таскали. Человек абсолютной честности. Первый свой инфаркт он получил, когда узнал, что под него берут деньги….. Бывает такое среди адвокатов. Когда какой-то адвокат взял серьезный гонорар. «Мы сами вряд ли справимся. Но у меня в близких друзьях сын Федора Никифоровича. Сам сын. Так что, если Вы ему… – потер палец о палец. – Вопрос…»
И когда отец узнал, что это действительно так было, и не раз, он оказался в больнице… Слава Богу, спасли его…
– Как отец отнесся к тому, что Вы не стали адвокатом?…
С Вами отец занимался?
– Персонально чему учил, не помню. Но он меня брал на процессы. Где происходит эта процедура, это таинство. Мне было безумно интересно. Когда говорил папа, все замирали… Вот, например, он защищал одного офицера, а другие боялись его защищать. Того обвинили, страшно сказать, что он продал фашистам тайну «катюш». Правда, ужасно звучит. Папа сказал: «Если бы он продал, то у фашистов были бы «катюши». Вы когда-нибудь где-нибудь слышали, что фашисты стреляют по нам из «катюш»?» – «Нет» – «Так как же вы можете его за это судить?!»
Было еще. Папа защищал другого офицера за клеветнические заявления, что фашисты имели самую сильную армию.
Он и говорил: «Что же это за армия, от которой наши отступали и отступали…» А ведь пели: «Красная армия всех сильней…» Вы же знаете, что перед тем как нашим войти в Берлин, немцы же подошли к Москве. Героизм народа поддержал армию, спас.
А ему: «Вы не смели так говорить, это контрреволюция, за это и вас надо…» А за такие вещи и сажали, и стреляли… Дело обернулось для него лишь исключением из адвокатской коллегии. Около двух лет он сидел без работы, и нам жилось тяжеловато… Настоящие люди, которые понимали, они ценили папу и говорили ему: «Даже в тех жесточайших условиях военного времени Вы вели себя мужественно, достойно памяти своего великого отца». И эта поддержка незримо, но сказывалась.
– А родной отец? – спросил я.
– Владимир Александрович Филиппов. Это очень известный ученый. Театровед. Один из лучших рассказчиков. Лектор… Я Вам говорил, на 24-ый день меня взяли Плевако, по-моему, через месяц отца арестовали… А его отец, мой дед, Филиппов Александр Ильич, доктор юридических наук, был ректором Дерптского, Юрьевского университета. Генеральская должность. Поэтому его сына – моего кровного отца – и посадили. Направили в ссылку. Потом его отпустили и извинились. После этого он занимал разные должности, но не самые большие, потому что судимость на нем всю жизнь висела.
– А Вы после истфака куда пошли работать?
– Меня распределили в школу преподавателем, я туда приехал: это где-то в Подмосковье. И тут получил письмо от своей знакомой. Есть такое полузакрытое учреждение, ведущее радиовещание на зарубеж. Я позвонил туда. Мне: «Приходите». И меня приняли. А так как у меня в университете педагогом по сербско-хорватскому языку Илья Ильич Толстой, внук брата Льва Николаевича Толстого, высокий, красивый, гвардейский моряк. В революцию уехал, жил в Сербии, а когда эмигрантов стали возвращать, он хотел заняться разведением собак, но ему сказали: ты язык знаешь, займись им. Стал преподавать в МГУ, написал словарь сербско-хорватского языка. Он мое произношение поставил. Я знал язык прекрасно! Это были еще отношения, когда не поругались с Тито. Послали в Югославию. За десять лет, что я там пробыл, перезнакомился с Тито… Премьерами… Так что вся жизнь в этом учреждении…
– А после Югославии?
– Заведующим чешским отделом. Причем писал записки оттуда: доказывал, что нужно переделать наше вещание. Поэтому меня держали за границей. За два-три года мы в год получали писем по 7 штук в год, а как я стал там работать – 160 тысяч! То есть нас начали слушать. Потом меня взяли в секретари парткома, освобожденным. Я пытался проводить свою линию. Когда кончался мой срок, я пришел с запиской: пора понять, что так нельзя вести вещание. А не просто «улучшить». Шеф взъярился, я хотел поднять, а они по старинке… Первый зам Гостелерадио прислушивался, но что он мог… Меня назначили главным редактором Иновещания на зарубежные страны… По сути, главная служба… И мне удалось поменять работу: людей, отношение, мышление… Так что я работал с удовольствием, весело, твердо. Но в выступлении обидел Горбачева тем, что сказал: на телевидении его все гнобят, и такое отношение неприемлемо… Ведь не дело своего лидера поливать! И что председатель Гостелерадио и его зам делают все, чтобы похоронить Интерфакс… И мне сведущие люди сказали: «Тебя не тронет он. Но первым полетит Председатель, потом ты».
– Так и получилось… Только новый Председатель пришел, он меня выставил. Сказал: «Мне нужна своя команда. Напиши заявление». Я оскорбился, не пошел ни к кому. И сделал величайшую ошибку. Три месяца не подписывался приказ о моем уходе. Что мешало? Ну, пойду, раздача пройдет. Я плюнул на все, не обеспечив себе ничего: ни места, ни работы, ни перспективы…
«По-плеваковски честно». С тех пор я живу только на пенсию.
Мы расходились: внук Плевако свернул на проспект, я – к входу в метро.
Я ехал и повторял: Верещагин, Плевако, Плевако, Верещагин…
И мне не было ни холодно, ни свежо, ни тепло, мне было никак от немоты в теле и на душе.